Ницше. По ту сторону добра и зла.

238

     Впасть в ошибку при разрешении основной проблемы  "мужчина  и женщина", отрицать  здесь  глубочайший  антагонизм и  необходимость  вечно враждебного напряжения,  мечтать  здесь,  может  быть,  о   равноправии,   о   равенстве воспитания,  равенстве  притязаний и  обязанностей -  это  типичный  признак плоскоумия,  и  мыслителя, оказавшегося  плоским  в  этом опасном  пункте  - плоским  в  инстинкте! -  следует вообще считать подозрительным, более того, вполне разгаданным, выведенным на чистую воду; вероятно, и для всех вопросов

жизни,  к  тому же и  будущей  жизни, он окажется слишком  "недалеким" и  не достигнет  никакой  глубины.  Напротив, человек,  обладающий  как умственной глубиной, так  и глубиной вожделений,  а также и той  глубиной благоволения, которая способна на строгость и жесткость и с лёгкостью бывает смешиваема  с ними, может думать о женщине всегда только по-восточному: он должен видеть в женщине  предмет  обладания,  собственность, которую можно  запирать,  нечто предназначенное для служения и совершенствующееся в этой сфере - он должен в данном случае положиться на  колоссальный разум  Азии,  на  превосходство ее инстинкта,  как  это  некогда сделали греки, эти лучшие наследники и ученики Азии, - которые, как известно, от Гомера  до Перикла, вместе  с возрастающей культурой и  расширением власти,  шаг  за  шагом делались  строже к женщине, короче, делались более восточными. Насколько это было необходимо,  насколько логично,  насколько  даже по-человечески желательно, - пусть каждый рассудит об этом про себя!

     239

     Слабый  пол  никогда  ещё  не пользовался  таким  уважением со  стороны мужчин, как  в  наш век,  - это  относится  к демократическим склонностям  и основным  вкусам  так  же,  как  непочтительность  к  старости,   -  что  же удивительного, если  тотчас же начинают злоупотреблять этим уважением? Хотят большего,  научаются требовать,  находят  наконец  эту  дань уважения  почти оскорбительной, предпочитают домогаться  прав,  даже вести за  них настоящую борьбу:  словом, женщина  начинает терять стыд. Прибавим тотчас же,  что она начинает терять  и вкус. Она разучивается бояться мужчины:  но, "разучиваясь бояться", женщина  жертвует своими  наиболее женственными  инстинктами.  Что женщина осмеливается выступать вперёд, когда внушающая страх сторона мужчины или, говоря определённее, когда мужчина в мужчине становится нежелательным и не взращивается  воспитанием,  это довольно  справедливо,  а также  довольно понятно;  труднее объяснить себе то, что  именно  благодаря этому  - женщина вырождается.  Это  происходит в наши дни  -  не будем обманывать себя на сей счёт!  Всюду, где  только  промышленный дух одержал  победу  над  военным  и аристократическим духом, женщина стремится теперь к экономической и правовой самостоятельности  приказчика:  "женщина в  роли  приказчика"  стоит  у врат новообразующегося общества.  И  в то время как она таким образом завладевает новыми правами, стремится к  "господству" и выставляет женский "прогресс" на своих  знамёнах и  флажках, с  ужасающей отчётливостью происходит  обратное: женщина идёт назад. Со времён французской революции влияние женщины в Европе умалилось в той мере, в какой увеличились  её права и притязания; и "женская эмансипация",  поскольку её  желают и  поощряют  сами  женщины (а не  только тупицы  мужского   рода),  служит   таким  образом  замечательным  симптомом возрастающего  захирения  и  притупления  наиболее  женственных  инстинктов. Глупость скрывается в этом движении, почти мужская глупость, которой  всякая порядочная женщина - а всякая такая женщина умна -  должна бы стыдиться всем существом своим. Утратить  чутьё к  тому, на какой почве  вернее всего можно достигнуть  победы;   пренебрегать  присущим  ей  умением  владеть  оружием; распускаться  перед  мужчиной до  такой степени, что  дойти, может быть, "до книги",  между  тем  как  прежде  в  этом отношении соблюдалась дисциплина и тонкая  лукавая  скромность;  с добродетельной дерзостью  противодействовать вере  мужчины  в  скрытый в женщине совершенно иной идеал,  в нечто Вечно- и Необходимо-Женственное; настойчивой болтовнёй разубеждать мужчину в том, что женщину,  как  очень  нежное,  причудливо  дикое  и  часто приятное домашнее животное, следует беречь,  окружать  заботами,  охранять, щадить; неуклюже и раздражённо  выискивать элементы  рабства и крепостничества, заключавшиеся и всё ещё  заключающиеся  в положении женщины  при  прежнем общественном строе (точно  рабство  есть  контраргумент, а не условие  всякой  высшей культуры, всякого возвышения  культуры), - что  означает  всё  это, как  не разрушение женских  инстинктов,  утрату  женственности?  Конечно, много  есть тупоумных

друзей  и развратителей женщин среди  учёных  ослов  мужского  пола, которые советуют женщине  отделаться  таким путём от женственности и  подражать всем тем  глупостям,  какими  болен  европейский  "мужчина",  больна  европейская "мужественность",   -   которые  хотели  бы   низвести  женщину  до  "общего образования", даже до чтения газет и политиканства. В иных местах хотят даже сделать из женщин свободных мыслителей и  литераторов: как  будто нечестивая женщина  не представляется  глубокомысленному  и безбожному  мужчине  чем-то

вполне  противным или смешным,  - почти  всюду расстраивают  их  нервы самой болезненной  и самой опасной из всех родов  музыки  (нашей новейшей немецкой музыкой) и делают их с каждым днём всё истеричнее и неспособнее к выполнению своего  первого  и последнего призвания - рожать  здоровых детей. И  вообще, хотят  ещё более "культивировать" и, как говорится,  сделать сильным "слабый пол" при  помощи культуры: как  будто  история  не учит  нас убедительнейшим образом  тому,  что  "культивирование"  человека  и  расслабление  -  именно расслабление, раздробление, захирение силы воли - всегда  шли об руку  и что самые могущественные и  влиятельные женщины мира (наконец, и мать Наполеона) обязаны были  своим могуществом и  превосходством  над мужчинами силе  своей воли,  а никак не школьным учителям! То, что внушает  к  женщине уважение, а довольно часто и страх, - это её натура, которая "натуральнее"  мужской,  её истая  хищническая,  коварная  грация,  её когти тигрицы  под перчаткой,  её наивность  в  эгоизме,  её  не  поддающаяся  воспитанию внутренняя  дикость, непостижимое, необъятное, неуловимое в её вожделениях и добродетелях... Что, при  всём  страхе,  внушает  сострадание к  этой  опасной и  красивой кошке, "женщине", -  так это то, что она является более страждущей, более уязвимой, более нуждающейся в любви  и более обреченной на разочарования, чем какое бы то ни было животное. Страх и сострадание: с этими чувствами стоял до сих пор мужчина перед женщиной, всегда уже одной ногой  в трагедии, которая  терзает его,  в  то  же  время  чаруя.  -  Как?  И  этому должен  настать  конец?  И расколдовывание женщины  уже началось? И женщина будет  делаться  постепенно всё  более  и  более скучной?  О Европа! Европа! Мы  знаем  рогатого  зверя, который всегда казался тебе  особенно притягательным, - от которого тебе все еще грозит опасность! Твоя  старая басня  может еще  раз стать "историей", - еще раз чудовищная глупость может овладеть тобою и унести тебя! И под нею не скрывается никакой бог, нет! только "идея", "современная идея"!..

Гессе. Нарцисс и Златоуст.

"Ведь всякая жизнь обогощается и расцветает благодаря раздвоенности и разладу. Что значили бы рассудок и трезвый расчет, не будь на свете упоения, что значило бы чувственное наслаждение, не стой за ним смерть, и что значила бы любовь без вечной непримиримой вражды полов?"

"Дух любит все прочное, оформленное, он хочет быть уверенным в своих символах, он любит сущее, а не становящееся, реальное, а не возможное. Он не терпит, когда омега превращается в змею или птицу. Не в природе живет дух, а только вопреки ей, только как ее противоположность."

"В учебнике догматики один человек ничем не отличается от другого, но в жизни все обстоит по-иному. Тебе не кажется, что любимый ученик Спасителя, на чьей груди он отдыхал, и тот другой ученик, который его предал, - они ведь имели не одно и то же предназначение."

"Он разглядывал женщин и служанок, идущих на рынок, особо задержался у источника на Рыбном рынке, наблюдая, как торговцы рыбой и их дюжие жены нахваливают свой товар, как они вытаскивают из бочек и предлагают прохладных, отливающих серебром рыб, как рыбы с мучительно разинутыми ртами и застывшими в испуге золотистыми глазами покорно встречали смерть или же яростно и отчаянно боролись с ней. Как уже не раз случалось, он почувствовал сострадание к этим животным и тоскливое недовольство людьми; почему они были столь равнодушны и жестоки, столь невообразимо глупы и тупы, почему все они ничего не замечали, ни рыбаки, ни их жены, ни торгующиеся покупатели, почему они не видели этих ртов, этих до смерти испуганных глаз и яростно бившихся хвостов, этой ужасной и бесполезной    отчаянной борьбы, этого невыносимого превращения таинственных, удивительно красивых созданий, того, как по их мертвеющей чешуе пробегает последняя легкая дрожь и как они потом лежат, растянувшись, мертвые - жалкие куски мяса к столу этих самодовольных обжор? Ничего они не видели, эти люди, ничего не знали и не замечали, ничто их не волновало! Подыхало ли на их глазах прелестное существо или же мастер до ужаса зримо выражал в лице святого все надежды, все благородство, все мучения и весь темный, гнетущий страх человеческой жизни, - им было все равно, они ничего не видели, ничто их не трогало! Все они были веселы или заняты, у них были важные дела, они торопились, кричали, смеялись и подзуживали друг друга, шумели, шутили, жалобно скулили из-за двух пфеннигов, и всем было хорошо, все были в полном порядке, все были как нельзя более довольны собой и миром. Это были свиньи, да где там, много хуже и беспутнее свиней!"