понедельник, 31 января 2011 г.

Ж.-П. Сартр. Тошнота.

"И вдруг мне становится ясно: этот человек скоро умрет. Он наверняка это знает - ему довольно посмотреться в зеркало: с каждым днем он все больше похож на свой будущий труп. Вот что такое их опыт, вот почему я часто говорю себе: от их опыта несет мертвечиной,  это их последнее прибежище. Доктор очень хотел бы верить в этот свой опыт,  он хотел бы скрыть  от себя невыносимую правду: что он один и нет у него ни умудренности, ни прошлого, и разум его мутнеет, и тело разрушается. И вот он старательно возвел, благоустроил, обставил свой маленький  компенсаторный бред: он уверяет себя, будто  он прогрессирует. У него провалы памяти, мозг иногда работает вхолостую? Ну и что ж - просто он избегает теперь скоропалительных суждений молодости. Он больше  не понимает того, что пишут в книгах? Ну и что ж - просто ему теперь не хочется читать. Он больше  не  может заниматься  любовью? Но он немало занимался  ею в свое время. А любовные шашни куда лучше иметь в прошлом, чем  в настоящем, - на расстоянии можно судить, сравнить, обдумать. И чтобы хватило сил лицезреть в зеркалах свое покойницкое лицо, он пытается уверовать, что  резец запечатлел на этом лице уроки опыта."

"Я поднял голову -  я остался один. Корсиканец, наверно, спустился вниз к  жене -  консьержке  библиотеки.  Мне захотелось  услышать  его шаги.  Но услышал  я  только  треск  рассыпавшегося  в  печи  уголька.  Читальный  зал подернулся туманом, нет, не  настоящим туманом, тот давно рассеялся, другим, которым все еще были полны улицы, он сочился из стен, из мостовой. Все стало каким-то шатким. Конечно, книги по-прежнему стояли на полках на своих местах в  алфавитном порядке, коричневые и  черные корешки и наклейки на них: ОД-фл 7996 (Открытый доступ  - французская литература) или ОД-ен (Открытый доступ
-  естественные  науки).  Но...  как  бы  это  объяснить?  Обычно  плотные, приземистые, они вместе с печкой, с  зелеными лампами,  с большими окнами  и лестницами  ставят рамки будущему. Пока ты остаешься в этих стенах, все чему предстоит случиться, может случиться только справа или слева  от печки. Если бы  сам Святой Дени вошел в зал, неся  в  руках свою голову,  ему все  равно пришлось бы  войти  справа,  пройти  между  полками,  отданными  французской литературе, и  столом,  за которым  работают ассистентки.  И  если он  будет парить в двадцати сантиметрах над полом, не касаясь земли, его окровавленная шея  непременно окажется  как  раз  на уровне третьей  книжной  полки. Таким образом, все эти предметы обычно хотя бы очерчивают границы возможного.
     Так  вот,  сегодня  они  не  очерчивали  ничего  -  казалось,  само их существование поставлено под  вопрос, и им стоит величайшего труда  дотянуть до следующего мгновения. Я  крепко  стиснул в руках книгу, которую читал, - но даже самые резкие ощущения  стерлись. Все  казалось ненастоящим  -  меня окружала картонная декорация, которую в любую минуту можно было передвинуть. Мир ждал, съежившись, затаив дыхание, - ждал своего кризиса, своей Тошноты, как недавно мсье Ахилл.
     Я встал,  я больше не мог оставаться посреди этих обессилевших вещей. Я решил взглянуть из окна  на  череп Эмпетраза. Я прошептал:  "Случиться может все что угодно, все что угодно может  произойти". Понятное  дело, не  в духе тех  ужасов, что  придумали  люди, - Эмпетраз  не пустится в пляс  на своем постаменте, речь совсем о другом.
     Я с ужасом смотрел  на  все эти зыбкие предметы, которые в любую минуту могли рухнуть,  - ну  да,  я  находился  здесь,  я  жил  среди  этих  книг, начиненных знаниями: одни из них описывали незыблемые формы  животного мира, другие объясняли, что в мире  сохраняется неизменное количество энергии, да, я  стоял  у  окна,  стекла которого  имели  строго определенный  коэффициент преломления лучей. Но какие хрупкие это были преграды! По-моему, мир  только потому не  меняется до неузнаваемости за одну ночь, что ему лень. Но сегодня у него был  такой вид, словно он хочет стать  другим. А  в этом случае может
случиться все, решительно все."

"Только не шевелиться, главное - не шевелиться... Ох!
     Мне не удалось удержаться, и я повел плечами.
     Я потревожил вещь, которая ждала,  она обрушилась на меня, она течет во мне,  я  полон  ею. Ничего  особенного:  Вещь - это  я сам.  Существование, освобожденное, вырвавшееся на волю, нахлынуло на меня. Я существую.
     Существую. Это что-то мягкое, очень мягкое,  очень медленное. И  легкое - можно  подумать, оно парит в воздухе. Оно подвижно. Это  какие-то касания - они возникают то здесь, то там и пропадают. Мягкие, вкрадчивые. У меня во рту  пенистая влага. Я проглатываю ее, она скользнула в горло, ласкает меня, и вот уже снова появилась у меня во рту; у  меня  во рту  постоянная  лужица беловатой жидкости, которая - ненавязчиво  -  обволакивает  мой  язык. Эта лужица - тоже я. И язык - тоже. И горло - это тоже я.
     Я вижу кисть своей руки. Она разлеглась  на  столе. Она живет - это я. Она раскрылась,  пальцы  разогнулись  и торчат. Рука  лежит  на  спине.  Она демонстрирует мне  свое жирное брюхо. Она похожа на опрокинувшегося на спину зверька. Пальцы - это лапы. Забавы ради я быстро перебираю ими - это лапки опрокинувшегося на спину краба. Вот краб сдох, лапки  скрючились, сошлись на брюхе моей  кисти. Я вижу ногти - единственную частицу меня самого, которая не живет. А впрочем. Моя кисть перевернулась,  улеглась  ничком, теперь  она
показывает  мне  свою  спину.  Серебристую,  слегка поблескивающую  спину - точь-в-точь рыба, если бы не рыжие волоски у основания фаланг. Я ощущаю свою кисть.  Два  зверька,  шевелящиеся на  концах моих рук,  - это я. Моя  рука почесывает одну из лапок ногтем  другой.  Я  чувствую  ее тяжесть  на столе, который  не  я.  Это ощущение  тяжести  все длится  и  длится, оно  никак не проходит. Да  и  с чего бы ему пройти. В  конце концов  это  невыносимо... Я убираю руку, сую ее в карман.  Но  тут же сквозь  ткань  начинаю чувствовать
тепло моего  бедра. Я  тотчас выбрасываю руку из кармана, вешаю ее на спинку стула. Теперь я чувствую ее тяжесть в запястье. Она слегка тянет, чуть-чуть, мягко, дрябло,  она  существует.  Я сдаюсь  - куда бы  я ее ни положил, она будет  продолжать существовать, а я  буду  продолжать  чувствовать,  что она существует;  я  не  могу  от  нее  избавиться,  как  не могу  избавиться  от
остального  моего тела, от влажного  жара,  который грязнит  мою  рубаху, от теплого сала, которое лениво переливается, словно  его помешивают ложкой, от всех ощущений, которые гуляют внутри, приходят, уходят, поднимаются от боков к подмышке или  тихонько  прозябают  с  утра  до вечера  в  своих  привычных уголках.
     Вскакиваю рывком - если б только я мог перестать думать, мне стало бы легче.  Мысли - вот от  чего особенно  муторно... Они еще хуже,  чем плоть. Тянутся,  тянутся без  конца,  оставляя какой-то странный  привкус. А внутри мыслей - слова, оборванные слова, наметки фраз,  которые возвращаются снова и снова: "Надо прекра... я суще... Смерть...  Маркиз де Роль умер... Я не...Я суще..."  Крутятся, крутятся, и конца им нет. Это хуже всего - потому что тут я  виновник и  соучастник.  К примеру, эта  мучительная жвачка-мысль: "Я существую", ведь пережевываю ее  я. Я сам.  Тело, однажды  начав жить, живет само по себе. Но мысль - нет; это я продолжаю,  развиваю ее. Я существую. Я мыслю о том, что я  существую!  О-о, этот длинный  серпантин, ощущение того, что я существую,  -  это я сам  потихоньку его раскручиваю... Если бы я мог перестать мыслить! Я пытаюсь, что-то выходит  - вроде бы голова наполнилась туманом...  и  вот  опять  все  начинается  сызнова:  "Туман...  Только   не
мыслить... Не хочу мыслить... Я мыслю о том, что не хочу мыслить. Потому что это тоже мысль". Неужто этому никогда не будет конца?
     Моя  мысль  -  это  я:  вот  почему  я  не  могу  перестать мыслить. Я существую,  потому  что мыслю, и я не могу помешать себе мыслить. Вот даже в эту минуту - это чудовищно - я существую потому, что меня приводит в ужас, что я  существую.  Это  я,  я сам извлекаю  себя  из  небытия,  к  которому стремлюсь: моя ненависть, мое  отвращение  к существованию - это все разные способы принудить меня существовать, ввергнуть меня в существование. Мысли,
словно  головокруженье,   рождаются  где-то  позади,  я  чувствую,  как  они рождаются где-то за моим затылком...  стоит мне сдаться,  они окажутся прямо передо  мной,  у меня между  глаз  - и  я  всегда сдаюсь, и мысль набухает, набухает, и становится огромной, и, заполнив меня до краев, возобновляет мое существование."

пятница, 14 января 2011 г.

Вчера, сегодня, завтра.

-Я лишь хотел мирового спокойствия — того, чего желают все.
-Наплевав на природу самих людей?
-Всего лишь на разницу во мнениях.
-Ты хотел остановить мир на сегодняшнем дне.
Но каждодневную жизнь без изменений таковой не назвать.
Это лишь накопление опыта.
-Но зато оно ведет к знанию.
-Ты все же великолепен.
Но от избытка великолепия тебе не видно...
Да... Императору Чарльзу был нужен вчерашний день.
Тебе — сегодняшний.
Но мне нужен завтрашний день.
-Завтра может быть хуже, чем сегодня.
-Нет, лучше.
Потому что люди продолжают стремиться к счастью, сколько бы времени это ни занимало.
-Но это ведет к непомерным желаниям.
Это верх глупости.
Всего лишь чувство...
..порожденное бесплодными надеждами и мечтами.
-Это предел для тебя, смотрящего на мир с высоты члена Императорской Семьи.
Я видел его множество раз.
Люди борются с несчастьями...
Стремятся к будущему...
Все боролись в поисках счастья.
Гиасс, маски, и их источник...
-Противоречишь сам себе.
Ты, до того не считавшись с чужой волей, пришел сюда утверждать о ней и о жизнях других людей.
-Довольно.

В любом случае останется зло.

Ответь мне, сэр Гильфорд.
Как ты поступишь, если появится зло, которое не победить добром?
Замарав руки, станешь злом и победишь его?
Или же позволишь злу поглотить правосудие?